В 1928–1931 гг. вышли в свет знаменитые книги Ильфа и Петрова. Одна из них — «Золотой теленок», где впервые имя знаменитого «революционера» лейтенанта Шмидта звучало с некоторой иронией.
Петр Петрович Шмидт. Кто же это такой и героем, какой революции он был? Имя героя для создания мифа очень важно. И его в ноябре 1905 года узнала вся Россия. К этому времени Петру Петровичу было почти 40 лет, но он до сих пор носил на плечах погоны лейтенанта. Неудавшаяся карьера, неустроенная личная жизнь, слабое здоровье. Врачи рекомендовали ему покой в среде музыки и книг. Все, кто близко знал Шмидта, отмечали его крайне неуравновешенный, импульсивный и вспыльчивый характер.
С детства он явно страдал душевным недугом. Но, тем не менее, он стал героем своего времени.
Интеллигент, храбрый офицер, умница, талантливый человек. Умел петь и рисовать, играл на виолончели, а как он говорил! Так представляли нам Петра Петровича советские историки, таким мы его запомнили по школьным учебникам.
Мы не имеем права лишать людей веры в легенду о Шмидте, они вправе сами выбрать для себя — верить или не верить. Поэтому обратимся к документальным материалам, которыми располагают архивы.
В советское время его именем называли улицы и корабли, о нем слагали пьесы и поэмы. В событиях 1905 года Петр Петрович был единственным русским офицером, который изменил присяге императору ради революции.
Правду о Шмидте в советское время особо не скрывали. Она хранилась в архивах, в описях и фондах, в толстых делах и папках. Но, как правило, доступ к ним был строго ограничен. Развал могучего Советского Союза и последующее создание ряда независимых государств открыли двери многих архивов. При изучении архивных документов были обнаружено дело П.П.Шмидта, которое ранее никто не востребовал.
В начале XX от рождества Христова столетия в Российской империи назревала революционная буря. По стране прокатилась штормовая волна недовольства правящим режимом. Чувствовалось, что должно было произойти что-то очень важное.
И это случилось. В августе государь император подписал манифест о созыве Государственной думы. В октябре — манифест о даровании свобод. В Севастополе, как и в других городах империи, текст высочайшего манифеста получили утром 18 ноября.
Воздух свободы окутал бульвары и скверы, постепенно проникая в севастопольские бухты и заполняя мозги горожан и матросов. Запрещенная до этого Марсельеза гремела гимном свободы. И вдруг над многолюдным митингом в центре города поднялся никому не известный лейтенант флота и своей пламенной речью призвал к защите свобод.
На следующий день телеграф разнес по всей России имя оратора — лейтенант П.Шмидт. Еще вчера в Севастополе незнакомца никто не знал, за исключением представителя следственной службы, разбиравшегося в деле лейтенанта.
Затем последовал призыв освободить политзаключенных, и толпа с ревом ринулась к воротам городской тюрьмы. Шмидт действовал, как провокатор. Толпа людей, среди которых было много подвыпивших «революционеров», добралась до ворот тюрьмы и потребовала освобождения политзаключенных. Часовые у ворот ответили, что никаких команд не получали и пригрозили применить оружие. Тогда толпа начала ломать ворота, отобрав оружие у часовых.
По сигналу тревоги прибыл караул, и его начальник предупредил собравшихся, что в случае применения силы со стороны бунтарей караул будет стрелять.
Толпа не унималась и пошла штурмом. Раздался залп, и, по разным сведениям, от до 8 человек были убиты, а 40 — ранены.
Потом на городском кладбище состоялись похороны и митинг, на котором Шмидт опять выступил с пламенной речью. Надо отдать должное оратору, он успел составить реквием- клятву и зачитал ее. Над толпой громко звучало: «Клянемся! Клянемся! Клянемся!». Взбудораженная толпа колыхнулась, начались давка и паника. Контроль над людьми, возбужденными призывами к свободе, был потерян.
Со Шмидтом случился обморок.
Никто в огромной толпе не задумывался, откуда взялся красноречивый оратор. Никто, естественно, не подозревал, откуда у морского офицера столько свободного времени для того, чтобы выступать перед людьми, и почему он вообще находится в Севастополе. Оказалось все очень просто. Уважаемый оратор — лейтенант императорского флота — находился в Севастополе по причине проведения над ним следствия. Дело было обычное, бытовое, П.Шмидт украл большую сумму денег из корабельной кассы.
Кто же такой Петр Петрович Шмидт?
О лейтенанте Шмидте, участнике восстания на броненосце «Очаков», в советское время написаны десятки статей, несколько книг, поставлен художественный фильм. И везде он неизменно представал, как «рыцарь революции», человек кристальной честности и необыкновенной самоотверженности.
Увы, образ этот выдуман. По справедливым словам одного из ранних биографов Шмидта, в революционные события лейтенант вошел волею случая, как человек невероятно амбициозный, жаждущий славы. А честность? О ней говорит позорный случай, когда Шмидт, похитив немалую сумму казенных денег (будучи командиром отряда миноносцев!), ударился в бега и лишь защита дяди-адмирала спасла его от суда и тюрьмы. Характер Шмидта проявился и в «воздухоплавательной истории», о которой биографы предпочитали молчать.
Кто же такой лейтенант Шмидт, человек, которого после смерти превратили в революционного идола? Многие поколения советских людей должны были относиться к нему с трепетом, не очень представляя себе ответ на этот вопрос. Кто-то что-то смутное помнил из школьной программы о восстании на крейсере «Очаков», а для кого-то и вовсе это имя ассоциировалось только с «сыновьями лейтенанта Шмидта» из «Золотого теленка». И в этой истории Севастополь имеет прямое отношение к «герою» революции. Да, действительно, в Севастополе на кладбище коммунаров ему установлен памятник. Между тем это был человек, проживший короткую, но очень драматическую, полную противоречий, а точнее авантюризма жизнь.
На русском военно-морском флоте Шмидты служили несколько поколений кряду. Отец Петра Петровича, тоже Петр Петрович Шмидт, был одним из героев обороны Севастополя, сражался на Малаховом кургане. Там же, в осажденном городе, познакомился со своей будущей женой, девушкой из хорошего дворянского рода, приехавшей, чтобы ухаживать за ранеными в госпиталях. Петр Шмидт- старший и его брат Владимир Петрович сделали блестящую карьеру, достигнув контр-адмиральских чинов и высоких должностей на флоте, и мечтали о продолжении семейных традиций.
Отец — начальник порта в Бердянске, дядя — капитан императорской яхты, полный адмирал с тремя орлами на погонах, флагман эскадры Балтийского флота.
Когда юный Петр поступил на морскую службу, его традиционно записали: «Шмидт -3». Горячо любимая мама умерла, когда мальчику было 10 лет. В доме появились мачеха, дети от второго брака, ревность, переживания, обида и расстройство здоровья.
Петр Шмидт-младший с детства грезил морем и, к всеобщему удовольствию, по окончании гимназии поступил сначала в морской кадетский корпус, а потом в морское училище, из которого в 1887 году был выпущен мичманом.
Молодой человек отличался большими способностями в учебе, отлично пел, музицировал и рисовал. Но наряду с этими прекрасными качествами все отмечали его повышенную нервозность и возбудимость. Корпусное и училищное начальство на странности кадета, а потом гардемарина Шмидта закрывало глаза, полагая, что со временем все образуется само собой: суровая практика корабельной службы не будет способствовать развитию «талантов» молодого офицера.
Однажды в каком-то столичном ресторане двадцатилетний Шмидт познакомился с профессиональной проституткой. Сострадание к ней, желание спасти «заблудшую душу» заставили его сделать губительный шаг: жениться на этой порочной женщине, малограмотной, с мещанскими запросами. «Она была моих лет, — рассказывал Петр Петрович много лет спустя. — Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти. Пошел в банк, у меня там было 12 тысяч, взял эти деньги и все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, понял: отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться…».
Брак Петра Шмидта, морского офицера, с женщиной легкого поведения поверг в шок не только его близких и знакомых, но и сослуживцев. Шмидт опозорил офицерский мундир, женившись на Домникии Гавриловне Павловой — проститутке, имевшей вместо паспорта «желтый билет».
Этот брак в прямом смысле слова убил отца Петра Петровича: он проклял сына, а вскоре после того умер. Перед самим оригиналом-мичманом после женитьбы возникла перспектива увольнения с позорной формулировкой «за поступки, противоречащие офицерской чести». Но, несмотря на то, что в кают-компаниях шел ропот, а многие прежние знакомые прервали со Шмидтом отношения, никакой реакции со стороны командования флота не последовало. От него даже не потребовали объяснений, ибо за мичманом Шмидтом могучим тесом высилась фигура его дядюшки, Владимира Петровича Шмидта, старшего флагмана Балтийского флота.
Собственно, большего наказания, чем он сам себе устроил, трудно придумать: даже революционные мифотворцы, замалчивая подробности, непременно отмечали, что «семейная жизнь у Шмидта не сложилась», и во всем винили супругу лейтенанта. Хотя, как в таких случаях украинцы говорят: «Бачили очi що купували».
Как бы то ни было, Домникия Павлова, став супругой Петра Петровича Шмидта, через год после свадьбы родила сына, которого назвали Евгением. Вскоре после этого радостного события лейтенант снова крупно начудил. Явившись на прием к командующему Черноморским флотом адмиралу Кулагину, он закатил в его кабинете настоящую истерику: «находясь в крайне возбужденном состоянии, говорил самые несуразные вещи». Прямиком из штаба мичман был препровожден в морской госпиталь, где его продержали две недели, а при выписке врачи настоятельно советовали Петру Петровичу показаться хорошим психиатрам. Но неприятное дело замяли, и, взяв годичный отпуск «для поправки здоровья», Шмидт поехал в Москву, где лег в клинику доктора Могилевича. Однако, пройдя курс лечения, он все же вынужден был подать рапорт об увольнении. Болезнь его выражалась в неожиданных приступах раздражительности, переходящей в ярость, за чем следовала истерика с судорогами и катанием по полу. Зрелище это было жуткое: маленький Евгений, ставший свидетелем внезапного приступа отца, так испугался, что остался заикой на всю жизнь.
Как отставной мичман П.Шмидт стал аэронавтом
Чтобы не доводить дело до скандала, Шмидту было позволено уволиться по болезни. Тем более что она и в самом деле обострилась. Летом 1889 года отставка была утверждена. И опять Петр Петрович удивил всех. Он решил зарабатывать на жизнь демонстрацией прыжков с парашютом!
Зрелищное воздухоплавание с парашютными прыжками тогда входило в моду. Способствовал этому в России американец Шарль Леру. Он приехал в Петербург как раз в то время, когда лейтенант Шмидт вышел в отставку, в июне 1889 года. Первый полет заокеанского аэронавта состоялся 11 июня из увеселительного сада «Аркадия» на Новодеревенской набережной. В день полета набережные Большой Невки и Строганов мост были заполнены народом.
Не менее двух тысяч зрителей, купивших входные билеты, собрались в самой «Аркадии». Среди них, возможно, был и Шмидт. Но при полете в Ревеле (ныне Таллинн) осенью того же года Шарль Леру опустился с парашютом в море и утонул. Однако эта трагедия не остановила Шмидта в его стремлении стать аэронавтом-парашютистом. Отставной морской офицер с женой и маленьким сыном отправился в Париж к известному воздухоплавателю Эжену Годару. После недолгого обучения у Годара Шмидт совершил на воздушном шаре восемь полетов. Прыгал ли он с парашютом, осталось неизвестным.
Готовясь к публичным выступлениям, новоявленный аэронавт выбрал себе псевдоним и превратился из Петра Шмидта в Леона Аэра. В начале мая 1890 года Шмидт-Аэр возвратился в Россию. Его дебют, как воздухоплавателя-парашютиста, предполагался в Петербурге. Первый полет Шмидта назначили на воскресенье 20 мая в Озерках. Шар наполнялся водородом с пяти часов дня. Публика уже начинала скучать.
Но вот все увидели и героя дня. Он галантно раскланялся перед публикой, сел на трапецию и дал команду отпустить шар. Но шар, вместо того чтобы взлетать, вдруг лег на бок! Из него начал вытекать водород.
Публика зароптала. Раздались возмущенные голоса: «Обман! Деньги назад!». Пришлось деньги за входные билеты возвращать, а устроителям неудавшегося воздушного аттракциона — подсчитывать убытки. Шмидт попытался было организовать вторую попытку совершить полет из сада «Озерки». Но устроители зрелища уже потеряли веру в «преемника Леру». Пришлось ему перебираться в другой город.
О приезде Шмидта в Ригу объявили заранее. В назначенный день, 27 мая 1890 года, в живописном Верманском парке в центре города собралось много народа. Как и в Петербурге, шар начали наполнять за несколько часов до полета.
Но почему-то процедуру эту Шмидт прекратил преждевременно. Даже неискушенные зрители заметили: аэростат далеко не полон. Тем не менее воздухоплаватель решил лететь. Однако, почуяв свободу, шар устремился не ввысь, а пошел в сторону и налетел на стоявший неподалеку музыкальный павильон. Отталкиваясь от крыши павильона ногами, воздухоплаватель ушел от препятствия, однако ненадолго. Одна из веревок шара зацепилась за карниз эстрады. Купол парашюта оторвался от шара. Шмидт успел спрыгнуть на крышу павильона, где был подхвачен стоявшими там зрителями. Облегченный аэростат, кувыркаясь, полетел дальше и запутался в ветках деревьев.
«Господин Аэр разбил себе лицо и руку, — писала газета «Рижский вестник». — Вообще вчерашнее зрелище, и помимо его неудачного исхода, было неутешительного свойства. В противоположность своему отважному оригиналу, Шарлю Леру, молодой воздухоплаватель до того трусил полета, что дрожал перед ним, как осиновый лист. Тут же находившаяся его жена была заплакана и, прощаясь с мужем, способна была разбередить нервы хоть кого. Больше полетов г. Аэра в Верманском саду допущено не будет».
Словно злой рок тяготел над Шмидтом-Аэром. В Москве (неделю спустя после Риги) антрепренер А.Ф. Картавое арендовал для его полетов площадку в саду «Эрмитаж». Шар наполняли светильным газом, поступавшим с газового завода. Давление в магистрали, на беду, оказалось недостаточным. Публика внимательно следила за приготовлениями к полету. «Сам г. Аэр и бывшая тут же его супруга, — писал «Московский листок», — проявляли невероятное волнение, которое мало-помалу сообщилось и всем руководившим работой».
Заиграл оркестр, раздались негромкие аплодисменты. Аэронавт, сев на полочку трапеции, скомандовал: «Раз, два, три. Пускайте!». Рабочие, державшие шар, отпустили его. И какой конфуз! Шар остался на месте! Воздушное «представление» отменили. Зрители, громко ругая его устроителей и «бесстрашного воздухоплавателя», бросились к кассе, где уже начали возвращать деньги. Шмидт решил еще разпопытать счастья, для чего в середине июня того же 1890 года вместе со своим антрепренером, женой и багажом отправился в Киев. Здесь был, наконец, раскрыт псевдоним «преемника Леру».
Кстати, читателю будет интересно узнать, что первые опыты, морского воздухоплавания в России проводились в Севастополе. На пристрелочной минной станции Севастопольского порта в Троицкой лейтенант М.Н.Большев был хорошо известен своими опытами в воздухоплавании и лекциями в Морском собрании. Знали там и лейтенанта Н.Н.Шрейбера, с бескорыстием и самоотверженностью проводившего эксперименты по подъему наблюдателей на воздушных змеях. Первые опыты, морского воздухоплавания в России проходили с большими трудностями. После долгой и мучительной подготовки парохода «Опыт», бесчисленных поломок, недоразумений с портовыми властями и даже пропажей 20 аршин шелка со склада станции при загадочных обстоятельствах (причем в тот же день ефрейтор А.Вайновский был задержан патрулем в непотребном виде) эти опыты все же состоялись.
1 сентября 1901 года в Севастополе впервые оболочка шара наполнилась водородом. В первый привязной полет на высоту 170 м ушли поручик фон Берхгольц, лейтенант М.Н.Большев и инженер- механик Ротманов. Авторитетная комиссия следила за выполнением всех пунктов программы опытов.
Программа летних опытов 1902 года была выполнена морскими офицерами с блеском. Впервые на Черном море были получены фотоснимки Севастопольской бухты с высоты 325 м, проведены привязные подъемы в море с броненосца «Чесма», ночные подъемы с берега, выполнено эвакуация человека с борта броненосца на берег и обратно, получены результаты наблюдений и корректировки стрельбы орудий броненосца.
Опять в моряки
Газеты писали, что Шмидт-Аэр собирается ехать на полеты в Одессу и далее — в Константинополь. Поездка эта, однако, не состоялась. Горе-аэронавт продал свой шар и навсегда распрощался с воздухоплаванием. После неудачи в Москве одна газета писала: «Если правда, что господин Аэр был когда- то моряком, то можно ему посоветовать и впредь быть мореплавателем, а не аэронавтом». И он последовал этому совету, правда, не сразу.
Не найдя себе дела на суше, через несколько лет Шмидт запросился обратно во флот. В 1904 с началом русско-японской войны он был мобилизован на Балтийский флот. Шмидт был назначен старшим офицером угольного транспорта «Иртыш», входившем в эскадру адмирала Рожественского, направляющуюся на Дальний Восток.
В сентябре 1904 Шмидт в Либаве, где готовился к походу «Иртыш», устроил драку на балу организованном обществом Красного Креста. Местная газета писала: «В самый разгар бала, во время передышки в танцах, старший офицер транспорта «Анадырь», лейтенант Муравьёв, танцевавший с голубоглазой, белокурой красоткой — баронессой Крюденер, сидел и разговаривал со своей дамой. В это время, старший офицер транспорта «Иртыш» — лейтенант Шмидт, бывший на другом конце зала, подошел вплотную к Муравьёву и, не говоря ни слова, закатил ему пощёчину. Баронесса Крюденер вскрикнула и упала в обморок. К ней бросились несколько человек из близ сидевших, а лейтенанты сцепились в мертвой схватке и, нанося друг другу удары, свалились на пол, продолжая драться. Из под них, как из под дерущихся собак, летели бумажки, конфети, окурки. Картина была отвратительная. Первым кинулся к дерущимся 178-го пехотного полка штабс-капитан Зенов, его примеру последовали другие офицеры, которые силою растащили дерущихся. Тотчас же они были арестованы и отправлены в порт. Когда их вывели в прихожую, большие окна хрустального стекла которой выходили на кургаузский проспект, где стояли в очереди сотни извозчиков, то лейтенант Шмидт схватил тяжелый желтый стул и запустил им в стекла».
Протекция дяди помогла опять, и его перевели служить на Сибирскую лотилию. Работа во флотилии у мичмана не ладилась. За пять лет службы Шмидт поменял десяток кораблей, иногда по два-три в год. Наконец он стал начальником пожарной команды в порту и получил звание лейтенанта.
В конце концов, его определили на канонерскую лодку «Бобр», входившую в состав Сибирской флотилии на Дальнем Востоке. Семья была с ним, но Петру Петровичу от этого было только хуже. Жена все его рассуждения и поучения считала придурью, в грош его не ставила и открыто изменяла. Тяготы ли морской службы, семейные ли неурядицы или все вместе взятое угнетающе действовало на психику Шмидта, но через некоторое время произошло обострение нервной болезни, которое настигло мичмана во время заграничного похода. Он оказался в морском лазарете японского порта Нагасаки, где его осмотрел консилиум врачей эскадры. По рекомендации консилиума Шмидта списали в запас.
Старый адмирал помог опять, и лейтенант Шмидт в 38 лет явился в Севастополь в распоряжение штаба Черноморского флота и получил назначение на должность командира миноносца № 253 в порту Измаил на реке Дунай.
Став командиром миноносца в составе 20 человек и двух офицеров Шмидт возненавидел все. Капитан парохода «Кострома» получал 500 рублей в месяц, а командир миноносца, запертый в тесной каюте, имел жалованье 89 рублей. Естественно, у Петра Петровича была большая человеческая обида. За что?
И через месяц в июле Шмидт совершил двойное должностное преступление: командир боевого корабля бросил свой корабль и выкрал всю корабельную кассу — 3000 рублей, по тем временам деньги немалые.
За то и за другое даже в мирное время полагалось заключение в крепость до трех лет. Шмидт вернулся на корабль без денег. Вскоре миноносец перевели в Севастополь и завели дело о пропаже корабельной кассы, потребовав вернуть деньги в казну.
Шмидт объяснил пропажу денег так: будто он катался на велосипеде по городу и утерял кассу. Позже, в 30-е годы, говорили, что Шмидт потратил деньги на революцию.
Были все основания думать, что Шмидт проиграл эти деньги на бегах, ибо, что ему было делать на киевском ипподроме? Именно там его видели в это время. На бегах в деньгах счастья он не нашел, но на балконе увидел необыкновенную женщину, подслушал ее разговор и узнал, что вечером она уезжает в Курск. Вечером он пришел на вокзал дождался поезда и сел в ее вагон. Ее звали Зинаидой Изберг. Они говорили минут сорок, потом дама вышла, сообщив Шмидту свой адрес, а он вернулся в Киев. Чуть позже он написал ей свое первое письмо.
Далее был неукротимый поток писем, в которых перемешались бывшая жена, одиночество, жажда общения, сочувствие. Именно ей он доверяет главную тайну души — его ждет великое будущее!
Он пишет письмо Зинаиде: «Задача моей жизни объединить всех социалистов России в одну партию. Я совершу это дело, после чего уйду на покой». На другой день пишет: «Здешние социалисты относятся ко мне очень сухо». Потом: «Я в Севастополе, делаю больше, чем две социалистические партии вместе».
Ей пишет в минуты ясности ума: «Все, что я делаю, — это не упорная борьба, а фейерверк, способный осветить другим дорогу, но который медленно потухает». Севастопольские рабочие избрали Шмидта пожизненно в Севастопольскую думу. Но этого ему уже было мало, он видел себя на всероссийской сцене — в Думе или Всероссийском собрании.
Наконец пришла его очередная отставка, но Шмидт не спешил снять с себя ненавистную военную форму. Напоследок он надел погоны капитана 2 ранга и сфотографировался.
После опубликования в октябре 1905 года царского манифеста о даровании свобод нижние чины требовали разъяснений. Им сказали, что на них дарованные свободы не распространяются! У входа на севастопольский Приморский бульвар по-прежнему красовалась позорная табличка: «Вход с собаками и нижним чинам запрещен», задерживалось увольнение в запас выслуживших сроки. Семьи призванных из запаса с окончанием войны перестали получать пособия, а кормильцев домой все не отпускали, и каждое письмо из дома действовало на служивых сильнее любой революционной прокламации. Все это до крайности накаляло ситуацию в городе и на судах, а начальство, верное заветам старины, стремилось «держать и не пущать», что и привело к первым столкновениям и жертвам.
Известие об объявленных в манифесте 17 октября царских свободах было уже на следующий день отмечено в Севастополе кровопролитием. На митинг, проходивший 18 октября у Музея героической обороны Севастополя, по приказанию полицмейстера прибыли войска. Начавшееся кровопролитие остановил воинский начальник полковник Де Роберти.
Но генерал Неплюев, несмотря на уговоры градоначальника контр-адмирала А.М. Спицкого, отказался «потакать требованиям толпы», которая направилась к городской тюрьме, и вызвал туда войска. По манифестантам открыли огонь. 8 человек убиты, более 40 — ранены.
Еще через несколько дней забастовали рабочие адмиралтейских мастерских, повсеместно прекратилась работа, многие вступили в боевые дружины народной милиции, которые поддерживали порядок в городе и не допускали черносотенных погромов. Забастовка рабочих переросла в общегородскую, народ вышел на улицы, в первых числах ноября начались выборы депутатов в совет.
11 ноября 1905 г. в казармах флотской дивизии начался стихийный бунт, охвативший до двух тысяч ее матросов и часть солдат. На грани мятежа оказались оба расквартированных в городе пехотных полка — 50-й Белостокский и 49-й Брестский. Лишь уговорами и обманом офицеры смогли увести их за город и отделить от проникших в полковые казармы городских манифестантов.
«Матросы овладели дивизией и положением дел», мастеровые порта присоединяются к социальной партии, для подавления силой указанного движения необходима присылка больших военных сил с артиллерией или подчинение всем требованиям», — докладывал царю в Петербург вице-адмирал Чухнин 12 ноября.
В тот же день на заседании Севастопольского совета депутаты избрали «матросскую комиссию» и поручили ей подготовку перехода власти вруки совета, организацию охраны порядка в городе и обеспечение продовольствием и топливом.
Утром 13 ноября Севастополь был объявлен на военном положении. Южная бухта, Исторический бульвар, Морское собрание, гостиницы, рестораны, парки, Корабельная сторона, Лазаревские казармы и морской завод — все это пребывало в ожидании чего-то значительного.
Лазаревские казармы становились то сценой, то залом. Сначала матросы наблюдали за происходящим в городе, как зрители, затем они сами стали актерами и выступали на сцене Корабельной стороны. Город внимательно наблюдал, как матросская буза, начатая в казармах, затем выплеснулась на улицы и как бушевали многотысячные матросские толпы. Агитаторы внушали, что свобода — это когда на работу ходить не надо, кто больше получает, тот пусть и работает.
Что еще усугубляло ситуацию осенью 1905 года? Только закончилась русско-японская война, но солдат не демобилизовывали. Адмирал Чухнин — главный командир Черноморского флота — отправил в Петербург запрос, когда выйдет указ об увольнении тех, у кого вышел срок службы? Нрав адмирала был тяжелым, и матросы его не любили, в то же время Чухнин был хорошим моряком. Чтобы не создавать чрезвычайной ситуации, Чухнин отдал распоряжение не поддаваться на провокации.
«Командую флотом. Шмидт»
Шмидт никогда не состоял ни в одной партии. Он вообще избегал стадности, ибо мнил себя личностью чрезвычайной, для которой все партии тесны. Но когда в Севастополе закипели политические события, он, озлобленный «несправедливостями», примкнул к оппозиции и стал очень активен. Будучи хорошим оратором, Петр Петрович, участвуя в антиправительственных митингах, говорил так резко и энергично, что за радикализм речей был взят под арест.
Хотя вскоре его освободили, эти выступления, и отсидка на гауптвахте создали ему репутацию революционера и страдальца. Странная фигура приковала к себе внимание публики, и эта странность многим показалась какой-то особенной оригинальностью вождя и фанатичного мученика идеи. Однажды со Шмидтом на митинге случился очередной припадок, и проявление психической патологии толпа приняла за революционную одержимость.
Он был единственным офицером военно-морского флота (пусть и бывшим), ставшим на сторону революции, и поэтому именно к нему обратилась делегация команды крейсера «Очаков», направлявшаяся на собрание представителей команд и экипажей. На стихийных митингах нижних чинов решено было на этом собрании сформулировать их общие требования к начальству, и матросы хотели посоветоваться с «революционным офицером».
Они пришли к нему на квартиру, Шмидт поздоровался с каждым за руку, усадил за стол в гостиной: все это были знаки невиданного демократизма в отношениях между офицерами и матросами. Ознакомившись с требованиями «очаковцев», Петр Петрович посоветовал им не размениваться на мелочи (матросы хотели добиваться улучшения быта, условий службы, увеличения выплат и т. д.). Шмидту это казалось мелочью и он предложил им выдвинуть политические требования — тогда к ним прислушаются всерьез, и будет о чем «торговаться» на переговорах с начальством.
Совершенно очарованные приемом матросы-депутаты ушли на свое собрание, а Шмидт стал спешно собираться и облачился в форму капитана второго ранга. В принципе это звание ему автоматически полагалось при увольнении в запас обычным порядком. Но при тех обстоятельствах, при каких он был уволен, его право на ношение кителя было весьма сомнительным. Затем он взял извозчика и поехал к пристани, где отыскал катер крейсера «Очаков», на котором прибыли к берегу депутаты.
Сказав, что собранием команд он назначен капитаном, Шмидт приказал вахтенным доставить его на крейсер. Действовал он почти наверняка: приходившие к нему представители команды рассказали, что после того, как матросы стали саботировать исполнение приказов, офицеры в полном составе покинули корабль.
Прибыв на борт «Очакова», Шмидт собрал команду на шканцах и заявил, что по просьбе общего собрания депутатов принял на себя командование всем Черноморским флотом, о чем приказал немедленно известить срочной телеграммой государя императора. Что и было исполнено.
«Очаков» был новейшим крейсером и долго стоял на «доводке» в заводе. Собранная из разных экипажей команда, тесно общаясь с рабочими и растворенными среди них агитаторами революционных партий, оказалась основательно распропагандированной, а среди матросов были свои влиятельные персоны, фактически выступавшие инициаторами если не мятежа, то, по крайней мере, демонстративного неподчинения. Эта матросская верхушка — несколько кондукторов и старших матросов — понимала, что без офицера им не обойтись, а потому признала главенство нежданно объявившегося и решительно настроенного «революционного вождя».
К тому же крейсер — огромная боевая машина, для управления которой требуются специалисты, без них «Очаков» невозможно было даже вывести из бухты. В отличие от «Очакова» броненосец «Потемкин» был захвачен в море, уже на ходу, но и там, перестреляв офицеров, восставшие оставили двоих, силой принудив их управлять кораблем. На «Очакове» этого повторить не удалось — офицеры успели съехать на берег, и команда попала в тупиковую ситуацию. Вдобавок «Очаков» только что пришел из учебного похода и без подвоза топлива, продуктов и воды через несколько дней превратился бы в металлическую махину с остывшими котлами, неработающими приборами и механизмами.
Иными словами, лейтенант Шмидт появился как нельзя кстати. Он говорил, что на берегу, в крепости и среди рабочих, «его люди» только и ждут сигнала, чтобы начать вооруженное выступление. По словам Шмидта, захват Севастополя с его арсеналами и складами — только первый шаг, вслед за которым надлежало идти к Перекопу и выстроить там артиллерийские батареи, перекрыть ими дорогу в Крым и тем самым отделить полуостров от России. Далее он намеревался двинуть весь флот на Одессу, высадить десант и взять власть в Одессе, Николаеве и Херсоне. В результате образовать «Южнорусская социалистическая республика», во главе которой Шмидт видел себя.
Матросские вожаки не устояли, а за ними и вся команда пошла за Шмидтом, как прежде шли крестьяне за неведомо откуда пришедшими раскольничьими «апостолами», вещавшими, что им в сонном видении было открыто место, где всех ждут счастье и всеобщая справедливость.
Центром развернувшегося мятежа частей гарнизона, флотских экипажей и кораблей стал еще не принятый в строй флота новый крейсер 1 ранга «Очаков». Офицеры покинули корабль, команда выбрала командиром крейсера 31-летнего старшего баталера кондуктора Сергея Петровича Частника и подняла на мачте красный флаг.
Изначально им сопутствовал успех: начальство Шмидта признали команды двух миноносцев, по его приказу были захвачены портовые буксиры, и на них вооруженные группы матросов с «Очакова» объезжали стоявшие на якорях в Севастопольской бухте суда эскадры, высаживая на них абордажные команды. Подняли красные флаги, в том числе контрминоносцы «Заветный», «Зоркий», «Свирепый» и номерные миноносцы 265, 268 и 270, а также некоторые другие суда, стоявшие в Южной бухте. Затем к ним присоединились эскадренный броненосец «Пантелеймон» (бывший «Потемкин»), минный крейсер «Гридень», контрминоносец «Скорый», минный транспорт «Буг», канонерская лодка «Уралец», учебные суда «Днестр» и «Прут».
Всего в восстании участвовали 2200 человек на кораблях и около 6000 в береговых подразделениях и на предприятиях.
Застав врасплох офицеров, мятежники захватывали их и свозили на «Очаков». Собрав, таким образом, на борту крейсера более сотни офицеров, Шмидт объявил их заложниками. То же самое лейтенант посулил, если не будут исполнены его требования: он желал, чтобы из Севастополя и из Крыма вообще вывели казачьи части, а также те армейские подразделения, которые остались верны присяге. От возможной атаки с берега он прикрылся, выставив между «Очаковым» и береговыми батареями минный транспорт с полной загрузкой морских мин — любое попадание в эту огромную плавучую бомбу вызвало бы катастрофу, сила взрыва снесла бы часть города, примыкавшую к морю. Шмидт послал телеграмму царю: «Славный черноморский флот требует от вас немедленного созыва Учредительного собрания».
Царь ее не получил, а на крейсере «Очаков» под звуки «Боже, царя храни» Шмидт поднял сигнал: «Командую флотом! Шмидт».
Он блефовал, он не командовал флотом — флот ему не подчинялся. Принятие решения командиром всегда влечет за собой последствия, а главное ответственность.
Никакого плана действий у Шмидта не было, и он решил покорить эскадру словом.
Уверенный, что матросы пойдут за ним по одному его призыву, позже он даже писал: «Один звук моего голоса вызывает народные смуты».
Шмидт шел вдоль эскадры на контрминоносце «Свирепый», стоя на палубе, и видел, что первоначальный план не сработал.
В каютах крейсера находилось много арестованных офицеров. Сначала Шмидт произнес перед ними речь. Но офицеры не поддержали его, и со Шмидтом случилась истерика. Он потребовал привезти из дома жену, а затем начал шантажировать власть: «Я требую немедленного созыва Учредительного собрания, я создам республику, я буду ее президентом. Царь мне нужен потому, что темные массы без него за мной не пойдут».
Далее он сказал, что офицеры — его заложники, и он будет вешать их по одному за каждого матрос, получившего удар нагайкой там, на берегу.
Злобный террорист находился в апогее истерики. Спустя много лет чеченские и другие террористы взяли на вооружение эту тактику Петра Шмидта.
В конце Южной бухты стоял минный транспорт «Буг», на борту которого было более 300 морских мин, общим тротиловым эквивалентом несколько сотен тонн. Шмидт объявляет властям ультиматум, он требует разоружиться, иначе «Очаков» откроет стрельбу по минному транспорту «Буг» и произойдет взрыв. Все, что находится в окрестностях Южной бухты, будет уничтожено, т. е. жилые дома, казармы, корабли, заводские стапеля и люди.
Поняв катастрофическую опасность, нависшую над городом, разумный командир «Буга» затопил свой минный транспорт вместе со смертельным грузом. Как только минный транспорт был затоплен, адмирал Чухнин понял, что в этой ситуации мирный исход невозможен.
Он приказал открыть по «Очакову» огонь. Чтобы защитить крейсер, в заведомо гибельную атаку пошел миноносец «Свирепый», который раньше стоял за крейсером и был укрыт от огня его корпусом.
Планы Шмидта рухнули: флот не восстал, с берега подмоги не было, а команда минного транспорта открыла кингстоны и затопила корабль, оставив «Очаков» под дулами артиллерийских орудий. Канонерская лодка «Терец», которой командовал друг детства Шмидта и его однокашник по училищу, капитан второго ранга Ставраки, перехватила и пустила на дно несколько буксиров с очаковским десантом. Крейсер открыл огонь по городу, но получил в ответ на это шквал огня и после восьми попаданий загорелся.
Сын Шмидта, которому тогда шел шестнадцатый год, прибыл на Очаков» после того, как отец объявил себя командующим. Вместе с отцом он прыгнул за борт, когда начался обстрел мятежного крейсера. Вплавь они добрались до берега. Правительство стянуло войска из соседних южных губерний для подавления Севастопольского мятежа. Направленный для этой цели командир 7-го армейского корпуса барон генерал-лейтенант А.Н. Меллер-Закомельский и главный командир Черноморского флота вице-адмирал Г.П. Чухнин начали расстановку воинских частей и артиллерии для борьбы с мятежниками. Чухнину удалось убедить личный состав крепостных батарей и команд броненосцев «Ростислав», «Три Святителя», канонерской лодки «Терец» и некоторых других кораблей.
По приказу Меллер-Закомельского и Чухнина 15 ноября в 15 часов 15 минут крепостная артиллерия, и корабли открыли огонь крупнокалиберными снарядами по крейсеру и небольшому контрминоносцу «Свирепый». Установленные на Малаховом кургане и Историческом бульваре батареи полевой артиллерии начали расстрел казарм флотской дивизии.
Разгромленные артиллерийским огнем казармы флотской дивизии были взяты штурмом сухопутных частей. В плену оказались две тысячи мятежников. «Очаков» горел в течение двух суток, затем буксиры отвели его в глубь бухты, к устью Черной речки.
Руководители мятежа лейтенант П.П. Шмидт, кондуктор С.П. Частник, комендор Н.Г. Антоненко и машинист 2-й статьи А.И. Гладков по приговору военного суда 6 марта 1906 г. были расстреляны на острове Березань. До 6.000 человек заключили в тюрьмы, многих из них осудили и отправили на каторгу. Только солидарность рабочих, матросов и солдат Севастополя с арестованными и деятельность организации РСДРП заставили власти и суд не приводить в исполнение и не выносить новых смертных приговоров.
Немногим более полугода после подавления севастопольского ноябрьского мятежа вице-адмирал Чухнин командовал Черноморским флотом. Эсеры приговорили его к смертной казни. Первая попытка ликвидировать адмирала окончилась неудачей, несмотря на то, что 27 января 1906 г. эсерка Е.А. Измайлович стреляла в него в упор из браунинга четырьмя пулями, три из которых ранили Чухнина. Покушавшаяся при этом погибла.
Но эсеры на этом не успокоились, и 28 июня того же года по заданию их боевой организации матрос Я.А. Акимов при содействии садовника адмиральской дачи Ф.Г. Шатенко привел приговор над Чухниным в исполнение, смертельно ранив его из ружья. В ночь на 29 июня адмирал скончался в Морском госпитале. А первого июля его похоронили в севастопольском Владимирском соборе.
В мае 1917 года Шмидт был торжественно перезахоронен на Кладбище Коммунаров в Севастополе. Военный и морской министр А.Ф.Керенский, совершая поездку на Юго-западный фронт и посетив Севастополь 17 мая, торжественно возложил в соборе на гроб лейтенанта Шмидта венок и Георгиевский крест. Пётр Шмидт был единственным офицером русского флота, примкнувшим к революции 1905–1907 года, поэтому его имя широко использовалось советской пропагандой. Его сводный брат, герой обороны Порт-Артура Владимир Петрович Шмидт из-за позора, обрушившегося на семью, изменил фамилию на Шмитт.
А какова судьба крейсера «Очаков»?
25 марта 1907 года крейсер был переименован в «Кагул», затем в составе Черноморского флота крейсер «Кагул» был переименован в «Память Меркурия». 31 марта 1917 года восстановлено старое название — «Очаков». 1 мая 1918 года захвачен немцами и включён в состав ВМС Германии на Чёрном море. 24 ноября 1918 года захвачен англо-французскими войсками. Зачислен в состав морских сил Юга России; в сентябре 1919 года получил название «Генерал Корнилов». 14 ноября 1920 года — покинул Севастополь и совершил переход в Бизерту, где 29 декабря 1920 года был интернирован французскими властями и в 1933 году — разобран на металл.
Итак, героем какой революции Петр Шмидт остается в нашей памяти?
Героем, каким мы запомнили его по советским школьным учебникам, или предателем, предавшим Веру, Царя и Отечество?
В тоже время мы не имеем права лишать людей веры в легенду о Шмидте, они вправе сами выбрать для себя — верить или не верить.
Валерий Иванов
Commentaires